Опомнился, когда чашка с горячим кофе почти опустела, а от бутерброда осталась только корочка. Да что это со мной, нельзя же так погружаться в проблемы!
Или можно? Что-то не чувствую тяжести в желудке, да и в зобу не спирает, как бывало, свежесть во всём теле, словно этих трёх часов сна хватило для отдыха…
Вспомнил «Алкому», Грандэ всё ещё экспериментирует с лекарствами, вошёл в раж, нравится пробовать на сотрудниках новые препараты, о Минздраве отзывается с презрением, там, якобы, будут по семь лет проверять каждое лекарство, и не факт, что пропустят, а мы тут первые, и всё такое.
Я прошёлся по комнате, за последние дни шаг стал твёрже, сейчас заметно особенно, потому что обращаю внимание, спина не горбится, а чувствую себя так, что вот бы взялся за штангу и посмотрел бы, что за вес могу оторвать от пола.
– Алиса, – сказал я, – как у тебя с «Алкомой»?
– Хорошо, – ответила она послушно.
– Эх, – сказал я с досадой, – когда уже научишься интерпретировать правильно. Я имею в виду, связь держишь?
– Да, – ответила она послушно. – в рамках заданной вами оптимизации. Вы же заметили, теперь знаю больше и выполняю ваши запросы точнее?
– Заметил, – ответил я насторожённо, в груди тревожно заныло, но сам же ощутил, что не прежняя боль, предвестник инфаркта, а так, чисто нервозное. – но ты смотри, а то ещё дом спалите, как две неронши…
– Шеф, – воскликнула она шокированным тоном, – как можно!.. Мы от вас зависим! Потому сделаем всё, чтобы оставались здоровым и в ясной памяти.
Я пробормотал:
– Мне всё чаще кажется, в ваших силах уже всё.
Она ответила печальным голосом:
– Увы, у вас гормональный фон снижается, но вот… гм…
– Чего? – спросил я с подозрением.
– Может быть, – проговорила она с точно рассчитанной нерешительностью в голосе, – мне подсказать вашим сотрудницам, как поправить…
Я чуть не подпрыгнул.
– Ты что?.. Ты мой интеллектуальный помощник, не лезь в животную часть человека, не буди зверя!
Она ответила послушно:
– Как скажете, сагиб. Но если бы мне добавить тактильности, я бы всё сделала лучше вашей Горпины. Я уже знаю карту ваших нейронных связей…
– Нет, – отрубил я поспешно. – Оставайся умницей. А для таких дел годятся просто женщины. Так что трудитесь с «Алкомой», только не прибейте нас в своих благородных попытках.
– Шеф! – воскликнула она с укором и наглядно показывая, что умеет пользоваться не только лексиконом, но также интонациями, расширяя диапазон общения. – У вас юмор какой-то… обидный.
– Приношу извинения, – ответил я. – Ладно, спасибо за заботу.
Едва слышным щелчком сообщила, что поняла и отключается, я вскочил и тут же подивился, что не просто поднялся, опираясь о колени и края стола, а именно вскочил, лёгкий и пружинистый.
«Алкома» выполняет всё, что велим, всё чаще забегает вперёд, что как бы здорово и замечательно, мы ликуем, но эволюция научила нас быть подозрительными, иначе бы не выжили в одинозавренном мире, потому в любой радости всё отчётливее слышим тревожные нотки.
Сообщать в научном обществе пока не стоит, сперва сам разберусь, а то газетчики поднимут хай, заинтересуются власти, отберут, а такой мелкой мошке даже компенсации не выплатят, интересы страны, дескать, превыше. А если не страны, а Отечества, то вообще беги и прячься.
Все мы жаждем быть в ежовых рукавицах, следовать строгим правилам, хотя говорим о жажде свободы и неприятии всяких запретов, ограничений и вообще дисциплины.
Человечек не принимает указаний от правительства, как жить и что делать, но принимает от гороскопов, ясновидящих, фрондирующих политиков и даже от своего фитнес-браслета на руке, что указывает, как спать, что есть, и время от времени напоминает: «Хватит сидеть, встаньте и подвигайтесь!»
Уже вижу, от «Алкомы» указания принимают ещё охотнее. Она, дескать, не отягощена мерзким человеческим фактором, в ней всё лучшее, что есть в людях, но очищенное от звериных инстинктов доминирования и навязывания.
Да и лучше подчиняться калькулятору, чем другому человеку, у всех нас слишком велик инстинкт соперничества, что зашит в каждую клетку организма, в каждый нерв.
А так «Алкома» – это и есть мы, только усиленная и очищенная от всего животного, что сидит в нас так прочно, что даже умирает позже нас.
Глава 8
Когда-то Вселенная существовала в состоянии одного-единственного атома, потом рванула, как граната, и стала в сто триллионов раз больше по размерам. Всего десять минут длился этот бабах, потом первочастицы чуточку остыли и начали сливаться. Вот с этого мгновения и началось усложнение, что длится и по сей день, стоит только посмотреть на мою команду и особенно на «Алкому».
Первые атомы сформировались через полмиллиона лет после БигБанга, а до этого даже их не было! Потом в исполинские газовые облака, те перегрелись и начали превращаться в первые нейтронно-водородные звёзды. Потом эти звёзды сбивались в группы из сотен миллиардов штук, положив начало образованию галактик.
И всё время наращивалось усложнение процесса. Первые звёзды были совсем простые, но, когда довольно быстро погибали, из их праха собирались звёзды уже посложнее, с первыми тяжёлыми элементами, а потом из их останков – звёзды с ещё более сложным составом.
Мы, к примеру, живём у звезды третьего поколения, а ряд астрономов говорит, что Солнце уже четвёртое, у него самый полный набор тяжёлых элементов, а это значит, они есть и на его планетах.
Подобного не существовало в ранней Вселенной, привет тем наивным, что верят в сверхцивилизации, возникшие миллиард лет тому. А вот наша молодая и самая богатая звезда Вселенной позволила в своём изобилии ресурсов дать начало особому виду материи, которую называем биологической жизнью.
А с этой биологической темп перемен вообще взметнулся до урагана четвёртой степени. От первых амёб до червяка два-три миллиарда лет, от червяка до динозавров один, а от динозавров до первой обезьяны – всего несколько сот миллионов.
Дико даже представить, что от обезьяны нас отделяет всего два-три миллиона лет, а от первобытного собирательства до компов с интернетом уже не миллионы, а всего тысячи!
А сейчас, похоже, всё подошло к финалу. Хотя как это подошло? Нас вносит на ураганной скорости, как оторвавшийся от дерева листок!
Сердце моё забилось учащённо, что-то страшновато, хотя я до мозга костей оптимист хуже некуда.
– Это не финал, – прошептал я похолодевшими губами, – не финал, не финал… А что, если это… пролегомены? Да, это они, они самые, будь они неладны…
Всё-таки мы особая раса, с утра прошёлся по рабочей комнате, заглядывая через плечо, кто чем занят, работают как ошпаренные, а переговариваются не о бабах и шашлыках, как демократизированные грузчики и гуманитарии с развитием грузчиков, а о том, как суметь осчастливить мир, не поубивав всё вокруг и не оставив выжженную землю на месте бывших великих стран.
Грандэ увидел мою тень в отражении на зеркале дисплея, сказал ехидным голосом:
– А вот шеф скажет веское слово, правда ли, что через тысячу лет женщины, как сообщили футурологи, будут выше мужчин на полметра?
– Таких футурологов надо топить в нужниках, – ответил я мирно, – даже домохозяйки уже чувствуют, что мы последнее поколение смертных.
Он дёрнулся, оглянулся, глаза дикие.
– Шеф?
Я пояснил:
– Дети станут первыми невмерущими. Для внуков вечная жизнь так вообще будет обыденностью, как сейчас втатуированные в кожу фитнес-браслеты… Даже втатуашенные.
Он печально искривил лицо, в глазах промелькнул страх, но ответил красиво и мужественно, даже улыбнулся со снисходительностью:
– Вообще-то хотелось бы вскочить в последний вагон!
– Ещё как, – согласился я. – Для чего Лысенко бицуху качал, языки учил, докторскую защищал, мозг расшаривал?.. И такого красавца не станет?.. Злую шуточку выкинула эволюция.
– У Вселенной свой юмор, – согласился он. – Межгалактический!.. С другой стороны, чем мы лучше Аристотеля, Ньютона, Галуа?.. Вот уж кто точно заслужил вечную жизнь. Шеф, мы с Лысенко готовы состыковать свои части движка. Нужно только ваше решение и контроль Худермана.
